
Интервью с казачьим атаманом Павлом Дремовым, оказавшимся в последние дни в центре скандала после распространения в сети открытого видео-обращения к Владимиру Путину и широкой общественности с требованием немедленно отправить главу ЛНР Игоря Плотницкого в отставку.
(Интервью записано до скандала)
В тесной комнате «Шестого отдела» города Стаханов в клубах сигаретного дыма мешаются густые балагурные голоса, смех. Мужчины – кто в военной форме, а кто в гражданской одежде – занимают все стулья и неширокий диван. На полированных столах – пластиковые папки, газеты, доверху забитые окурками пепельницы, блестящие статуэтки – одна из них изображает рыцаря в полных доспехах. Стоит она под рукой командира первого казачьего полкаПавла Дремова. Тот сидит в белом кресле, затягивается сигаретой, каждый раз сощуривая глаза.
- Я сказал Вирусу, закачай казачьих песен, - говорит он, обращаясь к крепкому казаку с седеющей бородой, которая спускается на грудь, - он взял, не долго думая, закачал. Включаю, а там – такая заунывная песня на тридцать пять минут.
Бородатый казак посмеивается, приподнимая голову и поглаживая лежащий на колене пистолет. На другом колене он держит папаху, сшитую из лохматого черного барана. Когда смех притихает, он вслух вспоминает, что местные путают его с одним общим знакомым.
- Ты не похож на него, - говорит Дремов. – Ты похож на Алена Делона.
- Нет, секундочку! Давай на Бельмондо! Ален Делон меня по ориентации не устраивает, - отвечает казак, вызывая новую волну смеха.
- Я еще раз повторю, - начинает Дремов серьезным голосом, не обращаясь ни к кому конкретно, - не имеет значения, генерал-майор ты или полковник. Не надо накидывать на себя пуху – что ты какой-то там великий. Вон когда мы утром раздавали хлеб, минометы начали херачить. Сразу семь трупов. Мы их оттащили, хлеб людям раздали и пошли хоронить. Еще раз повторю, не имеет значения, какой ты великий – берешь лопату и копаешь, как все.
- Да, Павел сам из подвалов сколько детей повытягивал, - говорит с дивана человек, не обращаясь к сидящему напротив Дремову напрямую.
- А что Павел Дремов, Павел Дремов? – отзывается тот. – Есть первый казачий полк, и ничего бы сейчас не было, если бы люди сами не захотели работать, стараться. Андрюха-сантехник… - Дремов ненадолго умолкает, и из паузы слышится – Андрюху-сантехника тут знают все. И то, что собирается сказать Дремов – так же известно всем здесь присутствующим. – По нему танки стреляли, а он вез бензин потому, что у нас «Скорые» встали. У него полная бочка бензина и он едет, зная – надо заправить «Скорые», отвезти людям хлеб. И это можно сделать только вот так… Не, ребят, если мы идем создавать Новороссию, то давайте ее создавать. А если каждый будет сам по себе, тогда… если не будет ответственности, если не будет наказания…
- Тогда бесправие будет, - подают глухой голос с дивана.
- Только неотвратимое наказание приведет к дисциплине, - говорит Дремов.
- За это сразу говорилось, - говорит тот же человек, - давайте ребята в Алчевске расклеивать действующие номера телефонов, чтобы в случае мародерства или неправомерных действий туда звонить. У нас на блокпост заезжаешь, там номера уже висят.
- Мои номера висят, - говорит Дремов. – Все знают, что я так сделаю – накажу. За войну я себе ничего не заработал.
- Только друзей-товарищей приобрел.
- Правильные слова, - отзывается Дремов. – А те, кто заработал, пусть сразу на ту сторону переезжают, - он трет пальцами нос, волосы, примятые долгим ношением кубанки, которая сейчас лежит на столе рядом с рыцарем. – Самое тяжелое начнется сейчас.
- Главное – чтоб бухать не начали, - говорит мужчина с дивана. – У нас только сорок девять человек из полка в городе, остальные все на передке. И попробуй их оттуда выгнать.
- А как мне с пацанами разговаривать? – спрашивает Дремов. – Он говорит – «Вот у меня мой дом за бугром. Я хочу идти на передовую»… А политрук наш как за танком гонялся? Сбоку на него выезжает БТР, он к нему поворачивается, говорит – «Подожди!» - и бегит за танком! За танком бегит! Ему некогда с БТРом разбираться… А в Михайловку как мы выходили вшестером против трех взводов. Потому что знали простое слово «надо». Вот мы ложимся втроем – я, Саня покойный и Серега. Сто двадцатый миномет. В Саню попадает мина, ему отрывает ноги, он умирает, понятно… А Паша? Приезжаю, спрашиваю – «Сколько суток не спал? Трое?». «Нет, - отвечает, - четверо».
- А как самолет летел по нам? – смеется мужчина в форме. Он стоит напротив Дремова, опираясь руками о подлокотник кресла, в котором сидит плотный человек в темной куртке. – Летит, сбрасывает кассетки. Мы за микроавтобус легли, потом водитель из него выходит, открывает автобус, а он – полный тратила. Ха-ха-ха, - он смеется.
Смеется и Дремов, потягивая сигарету.
- Можно? – в комнату заглядывает женщина.
- А когда было нельзя? – спрашивает Дремов, надевая кубанку.
- А если людям надо вывезти личные вещи из Горловки сюда домой? Они в Алмазной живут, - тараторит она.
- Ради Бога, пусть вывозят, - отвечает Дремов.
Женщина выходит. Сразу за ней появляется дежурный. Он всовывает голову в проем открытой двери.
- По поводу задержанной! – произносит он.
На пороге показывается низкий мужчина средних лет в кепке. Тот, который стоял облокотившись о кресло, выпрямляется, чтобы пропустить его. Но вошедший застывает на пороге.
- Фамилия как? – обращается к нему Дремов.
- Королесова, - отвечает тот спертым голосом.
- Как? Как? – в голосе Дремова слышатся нотки саркастического смеха.
- Ко…ролесова Наталья Ивановна.
- Ого! Сбыт наркотиков! …Да, есть такая.
- Она уже больше месяца сидит, - сипит мужчина.
- Ну, да, больше месяца, - соглашается Дремов.
- За шо?
- За сбыт наркотиков, вы слышите!
- По-дож-ди-те, - выпуклым животиком он прокладывает себе дорогу на середину комнаты. Мужчины сторонятся, словно давая понять – они не желают иметь с этим человеком ничего общего.
- Ждем, - говорит Дремов таким голосом, словно вот-вот должен грянуть смех. Но мужчины стоят с серьезными лицами.
- Вы подумайте, - человек поднимает пухлую руку, - вы подумайте… - задыхается он, - я с ней тридцать лет прожил. Понимаете?
- Смотрите… - жестким голосом произносит Дремов, останавливая сбивчивое дыхание человека. – Вы знаете, как мы относимся к наркоманам?
- Знаю.
- Вы можете пройти к начальнику полиции, и он даст вам материалы уголовного дела.
- Гос-по-ди…
- Я еще раз говорю! Наркотиков в этом городе не бу-дет! Никаких!
- Я шо… я ни… ни… ни… - человек поднимает на Дремова до синевы бледное лицо, его глаза воспалено горят. В голубых глазах Дремова появляется заслонка, какой сковывает реку лед.
- Я с ней лично разговаривал, - говорит он. – Она отлично понимает, что такое амфетамины.
- Гос-по-ди…
- А я вам скажу одну маленькую вещь, - продолжает Дремов. – Люди, которые от наркотиков далеки, не знают, что это такое. Ну, зачем вы мне рассказываете?
- Она-ш-ш… Она-ш-ш… - начинает человек. – Да ей подсунули! – он всплескивает короткими руками. – Ей принесли отдать долг, она вышла… ей принесли пакет, - говорит он. Следующие слова он глотает, и они звучат не разборчиво.
- А на самом деле, - Дремов поудобней устраивается в кресле, - пять человек скинулись, чтобы купить у нее наркотики. Мы их задержали. При нас они забили стрелку, и она сказала куда деньги принести. Ни о каких подставах речи быть не может… Сыну большой привет, - последнюю фразу он произносит изменившимся голосом.
- Она-ш не торговала наркотиками!
- Я еще раз говорю! Пока не возьмем сына, разговора не будет!
- Но она-ш не торговала… Отпустите ее, дайте ей хотя бы дома побыть.
- Нет, - отрезает Дремов. – Если ваша жена прикрывает человека, торгующего наркотиками… а вдобавок это – ее родной сын. И когда она рассказывает, что не знала… ну, простите, передать пятнадцать кубов ширева, и говорить, что не знала – это детский сад. Все. Разговор окончен. Увести.
- Хо-ро-шо. Хо-ро-шо, - не уходит человек. – Хорошо.
К нему подходит дежурный и, ухватив рукой, выводит.
- Но это же сын, не она! – произносит он, пятясь.
- Сына ведите, и мы разберемся. Будет сидеть, пока сына не приведете.
Дверь закрывается. Раздаются смешки. Бородатый казак надевает папаху. Длинная шерсть закрывает его лоб и глаза. Кажется, он держит на голове барана.
- Подставили, - с усмешкой произносит он. – Что-то меня никто не подставил.
- Да ладно, - отзывается сидящий на диване, - они все такие невинные. Вначале деньги зарабатывали, жизнь многим губили, а потом – мы не при делах.
Смешки раздаются снова.
В большой светлой комнате стопками составлены учебники для школьников – не новые, в прозрачной обложке. «Русский язык», «География», «История». Между ними посередине остается пространство небольшое, но достаточное для того, чтобы поставить два стула. Спинка стула, на которой сидит Дремов, упирается в стопки книг.
- Кем я только не работал, - говорит он. – Был и каменщиком, был и бандитом. Работал и в цеху – аппаратчиком шестого разряда. Колхозником работал на полях.
- В те времена вы могли себе представить, что когда-нибудь будете решать судьбы людей? – спрашиваю его.
- Нет.
- Сейчас вы решаете судьбы людей?
- Да. Как только все это закончится, я от этого откажусь. Мне неинтересна власть.
- Когда все это закончится, вы будете другим?
- Да.
- Вы изменитесь в лучшую или в худшую сторону?
- В худшую.
- Та сцена, которая сейчас происходила в соседней комнате, в какую сторону вас изменит?
- Ай-й, - вздыхает. – Смотрите… есть неизбежное зло. Чтобы что-то сделать… мы не должны оправдываться. Хочешь изменить мир к лучшему, действуй… Да, эта сцена изменит меня. Когда все закончится, я уеду в глухую деревню, просто чтобы никого не видеть. Чтобы быть самим собой. Меня знают все – как командира полка Павла Дремова, который действует и пытается помочь людям, но не как Павла Дремова, который совсем другой человек. Меня настоящего, на самом деле, знают только единицы.
- Павел Дремов, который совсем другой человек, точно знает, что умеет различать, где добро, а где – зло?
- Ну… наверное, из книжек я знаю, где добро, а где зло. Мы сейчас и сидим рядом с книгами… Еще из жизни знаю. Есть общепринятые вещи. Вы видели, что пришел человек и говорит – «Мою жену закрыли». А я считаю, что наркотики – это зло. Зло – когда наркоманы забирают пенсию у матерей и идут ее прокалывают. И я с этим злом борюсь… И когда Павел Дремов прекратит сомневаться и задавать себе вопросы о добре и зле, наверное…. он тогда уже перестанет быть Павлом Дремовым. Я задаю себе вопрос – «А правильно ли я поступил?». Я ставлю себя на место каждого человека. Вот и все.
- Эту сцену вы находите болезненной или жестокой?
- Нет. …Да. Сцена была жестокая. А погубленные жизни – не жестоко? Мы сейчас говорим за одного человека. «Когда умирает десять человек – это трагедия. Когда тысяча – это статистика». Не хочу, чтобы была статистика. Допустите, что женщина не прикрывает своего сына, а действительно продавала наркотики.
- Женщина продавала наркотики. От этих наркотиков гибли люди. Это – зло. Но Павел Дремов – не действующее лицо этой конкретной ситуации. Павел Дремов принимал участие в другой ситуации, которая только что происходила в соседней комнате и которую он сам назвал жестокой. Только что разве не вы сами решали – быть злу или нет?
- Да… - он трет лоб под кубанкой. Трогает нос. Оглядывает комнату, словно учебники могут помочь ему разрешить сомнения. Поднимает голову к потолку, и острый кончик его седеющей бороды смотрит в окно. – Я был участник зла, да. Можно быть абсолютно добрым, но самому себе нужно задать вопрос – «А кто понесет ответственность?». Если ты проявишь мягкотелость, доброту? Мы уже научены горьким опытом. Мы с наркоманами боремся с мая месяца. Когда мы их отпускали, говоря им – «Ты смотри, больше так не делай» - ровно через три дня все начиналось по новой.
- А вы понимаете, что наркомания – это зависимость?
- Это зависимость от денег. Вот от чего нужно отучать людей. Некоторые считают, что если они, торгуя оружием и наркотиками, имеют много денег, то им можно все. А у нас не так. У нас нельзя дать взятку. Даже по этой женщине мы собирали доказательства на протяжении восемнадцати дней. И когда были сделаны контрольные закупки, только тогда мы ее арестовали.
- Как вы думаете, существует только две крайности – добро и зло?
- Почему же? Есть и серая часть между ними. Она – самая большая. Но вы представьте, что будет, если мы в это смутное время ото всего уберем руки и отпустим на самотек. Будет хаос… Я, например, как жил в полуразваленном доме, так и живу. У меня есть квартира в Санкт-Петербурге, я ее сдаю, но все деньги приходят в полк. Все, что у меня есть – это только мои личные вещи, - он трогает зеленую куртку, в нагрудном кармане которой лежит телефон. Смотрит вниз на высокие ботинки, испачканные ночной грязью. – И на этом все заканчивается, - добавляет он.
- Считаете ли вы, что бескорыстность может стать оправданием жестокости?
- Давайте так… я не оправдываю ничего. Я воюю на передовой. Как и все остальные. И ни о каком милосердии речи быть не может. Это – война. Хотите вы этого или нет. А на войне чуть-чуть другие законы. Вы говорите – жестокость. А я вам объясню. В моем понимании, жестокость – это дисциплина, порядок в войсках и подчинение приказу. А без всего этого… ну, создадите вы банду, и эта банда будет делать все, что захочет. Вы не сможете ее контролировать. А мы создаем воинское подразделение, у нас есть устав. Первое правило советского устава, насколько я помню, а я помню очень хорошо, гласит – солдат, в скобочках матрос, должен стойко переносить все тяготы и лишения службы. Мы защищаем свою родину. Мы все – местные. У нас нет людей из России. Мы защищаем то место, где потом будем жить. И если мы не дадим разворовать и разграбить свое дело, то нам это место будет легче поднять и отстроить. А если проявить мягкость, то сюда придут ребятки, которые воровали еще до революции, и будут так же воровать у того же самого народа. Тогда, извините, для чего все это? Для чего погибали мои друзья? Для чего мы сидим в этих окопах. Цель одна – чтобы людям стало легче жить… Вот за вашей спиной книжки. Я вам расскажу, как они нам достались. Наши друзья поехали в Москву и попросили московских детей принести книги для наших детей. Все эти книги – бэушные. Вдумайтесь… - он делает паузу, давая время вдуматься, - у нас в городе работает шестнадцать школ. Мы их перевели на русскую программу обучения.
- Зачем?
- За тем, что мы не хотим, чтобы в учебники истории было написано: УНА-УНСО – это герои, а советские войска – оккупанты. Я не хочу, чтобы моего деда называли оккупантом. Я не хочу, чтобы вашего деда называли оккупантом. Я не хочу, чтобы Шухевич стал национальным героем. А если бы я проявлял мягкость, сейчас пол России прыгало бы и кричало – «Кто не скачет, тот москаль».
Journal information